Алексей Федорченко: у меня не было желания снять фильм о войне

Алексей Федорченко живет и снимает кино в Екатеринбурге. Его новый фильм "Война Анны" рассказывает о девочке, которая чудом выжила после расстрела всей ее семьи и прячется в камине украинской школы, ставшей комендатурой на время фашисткой оккупации. Анна наблюдает за войной и жизнью из своего укрытия, зритель наблюдает за ней. Сценарий был написан на основе реальной истории, найденной режиссером в интернете. Роль Анны сыграла шестилетняя Марта Козлова, за весь фильм она не произносит ни слова. О съемках фильма и о поиске новых образов в кино Алексей Федорченко рассказал в интервью радио Sputnik. – В последнее время мы привыкли, что фильмы о войне снимаются в жанре боевиков или детективов. У вас получилась совершенно другая история. – У меня не было желания снять фильм о войне. С научной, киноведческой точки зрения была идея снять фильм в закрытом пространстве. У меня была клаустрофобия, я боялся всего этого. Для меня высшим пилотажем стал фильм "Погребенный заживо", когда камера не выходит из гроба, все снимается внутри, режиссер держит и держит события, возникает напряжение. Я думал, как это можно сделать. Или еще фильм "Лифт", когда все происходит в одном пространстве, отношения между людьми. Это предыстория. Все шло оттуда, когда через локальную камерную сцену в закрытом пространстве получается выйти на планетарный уровень. Кадр из фильма "Война Анны"– Исполнительница главной роли Марта в жизни выглядит очень застенчивой, есть такое? Она совсем не похожа на свою героиню – маленькую девочку с взрослым лицом. – Она в жизни совершенно другая: нежная, чистая, тонкая, веселая, простая, прекрасная. Я сначала увидел ее фотографию, потом встретился с ней и немножко расстроился – ничего общего между Мартой в жизни и Мартой на фотографии не было. Я немного напрягся и стал делать дополнительный кастинг, но потом удостоверился, что решение правильное. Вот посмотрите (показывает фотографию в телефоне). Ей здесь пять лет, а лицо абсолютно другое. Она сейчас младше, по-моему, чем была. – Сложно было доставать ее из детского мира? – Да нет, она прекрасно работала, а сейчас я не знаю, как с ней работать – она стала более детская что ли. Она работала, как взрослая актриса. Что-то подсказывала, вжилась в роль, говорила – Анна так не поступила бы. – Вы рассказывали историю про помидоры, которые Марта не любит, и поэтому она отказывалась сниматься в сцене, где ей нужно съесть помидор. Как вы ее уговорили? – Я уговаривал. Не только я, но и вся группа. В итоге мы напичкали помидор сиропом, она его съела. Но в кадре, конечно, если вы разглядите этот кадр, она с таким отвращением ест помидор, хотя должна с вожделением его есть – это первая пища за много дней. Она все-таки брезгливо к нему относится. – Во временном смысле тема войны все дальше от нас, мы все чаще слышим о ней в пересказах вторых, третьих лиц. Нет ли у вас ощущения, что она может превратиться в миф и стать историей об истории? – Она уже стала. Для попсового кино, для телевизора удобнее пользоваться штампами. Люди не изучают материалы, они смотрят какие-то фильмы, для них главные слова – это референсы и фокус-группы. Фокус-группа ориентируется на вчерашнее кино, и она ждет вчерашнего кино. Когда ты делаешь референс, то ты делаешь так, как кто-то делал, то есть тоже ориентируешься на вчерашнее кино. У меня на площадке запрещены эти слова. Даже отборщики фестивалей воспринимают новое кино, ориентируясь на свою базу насмотренности. Они ждут новое кино таким, как они себе его представляют. – Вы попали в конкурс Роттердамского фестиваля, затем на "Кинотавр". Получается, вы угадываете желания отборщиков фестивалей? – Нет, не угадываю, и они никогда не угадают то, что я буду делать в следующий раз. И этим я интересен. И себе тоже. – У вас много подлинных деталей в фильме. Где вы их находите и как собираете? – Я отношусь к фильму как к научно-исследовательской работе. Режиссерскому сценарию предшествует огромная исследовательская работа – в документах, архивах, фотографиях того времени. У меня редко бывают придуманные кадры, фактически все мои истории – документальные. Они приобретают уровень сказки за счет насыщения фантастическими реальными деталями. Мы ленивые и не интересуемся историей, мы ориентируемся на школу и фильмы. А вот когда начинаешь изучать, то находишь миллион удивительных, фантастических образов, предметов, событий, лиц, историй, которые просто надо поднять и сделать. Это очень просто. Режиссер Алексей Федорченко (второй слева) и актриса Марта Козлова (на первом плане) на премьере своего фильма "Война Анны" в рамках 29-го Открытого Российского кинофестиваля "Кинотавр" в Сочи– Что вы нашли для этого фильма? – Все (смеется). – Собирали книги… – Да не то чтобы собирал, взял и купил украинские учебники 30-40-х годов, в них были настоящие гербарии. Настоящие предметы старой школы. Мы собирали по каким-то музеям, деревенским школам. Самое классное – это когда предмет является "кадрообразующим" или "сценообразующим", то есть предмет не просто стоит на месте, а важен как арт-объект. Когда появляется в кадре, условно говоря, заспиртованная змея, она за собой вытаскивает сцену. Или я нахожу свастику-печенье, и она рождает сцену как бы фантастическую, но абсолютно реальную и документальную. – Что у вас первоначально – предмет или сцена? – Главное – сцена. В сцене должен быть арт-объект, им может быть предмет, актер, звук. – Как река в фильме "Овсянки", например? – Да, желательно, чтобы арт-объект был один, край – два. Если это понтонный мост, который колышет река (как в фильме "Овсянки" – ред.), то больше ничего не надо. У меня много символов в картине, но я с ними сам борюсь. Когда есть актер с удивительной паузой, удивительной мимикой, то все – ничего больше не надо. Кадр собран, сцена есть, не надо ее перенасыщать избыточными смыслами. – Вы, условно, после "докрашиваете" картинку современными техническими средствами? – Я стараюсь их использовать как можно меньше. Мне сейчас, как и всем, приелось кино как мультик, когда можно все нарисовать. И классно, когда ты минимальными киносредствами можешь передать эмоции и рассказать сложную историю. Для меня это важно, и я стараюсь, чтобы компьютерной графики было как можно меньше, только там, где совсем невозможно сделать или спрятать, тогда я пользуюсь ей. – Для фильма был организован краудфандинг, деньги довольно быстро собрали. Вас это удивило или вы были уверены в успехе? – Дело в том, что мы собирали деньги, продюсеры собирали, когда кино было практически готово. Мы работали со звуком, и нужно было закрыть какие-то дыры. Уже было понятно, что не стыдно собирать деньги на эту историю. Обычно мне стыдно. Я никогда не собирал на свои фильмы, мне кажется, что… ну что я буду на свое удовольствие просить денег у народа. Есть много больных детей, которым важнее помочь, чем мне. Поэтому я никогда этим не занимался. Я очень благодарен тем, кто дал деньги. Самый трогательный для меня был момент, когда бабушка, которая снималась в массовке нового фильма, услышала, как обсуждали краудфандинг, и из своих денег, не знаю, сколько она получила, пятьсот рублей дала на фильм. Кадр из фильма "Овсянки"– Один из ваших документальных фильмов, который вы сейчас снимаете, посвящен Свердловской киностудии. Что сейчас там происходит, в каком она состоянии? – Свердловская киностудия фактически не существует как кинопроизводящая организация. Это некий околокиношный центр, там устраивают экскурсии, есть киношколы, проводят какие-то встречи, то есть такой центр для молодежи, которая хочет заниматься кино. Но кино они не производят. Мой фильм посвящен не столько киностудии, он о российском кинопроизводстве середины 90-х годов. Я тогда работал на киностудии, был заместителем директора по экономике. И я пережил самые сложные времена российского кинопроизводства, когда все студии умерли в один год, начиная от московских и заканчивая всеми провинциальными студиями. Но поскольку я был в центре событий, то много знаю подробностей – удивительных, страшных. Тогда они были страшными и реально опасными для жизни. А сейчас это воспринимается как комедия, и я снимаю комедию. Съемки только начались, пока я снял штук пятнадцать интервью. Вся работа впереди. – Наверное, у вас были предложения переехать жить и работать в другой город. Почему вы остались и остаетесь в Екатеринбурге? – Мне там комфортно. Москва для меня большая, я приезжаю в Москву и сижу в гостинице. Как Марта в камине. Смысла не вижу переезжать – в Москве слишком много людей, и слишком много людей, которые кино занимаются. Есть интернет и самолет, можно снимать кино где угодно. Можно жить в деревне и снимать кино в Австралии. Мне мешала столица для кино. Да она всем мешает, как там можно что-то снимать, я не понимаю. Все приезжают снимать к нам или в Минск, Киев. У меня очень хорошая площадка, классная группа, шутки, любовь бесконечная. Актеры не хотят уезжать – такая забота вокруг них, здесь, в Москве, они не встречают такого, уже забыли про это. Приходит московский оператор, не скажу кто, и разговаривает матом на площадке, а у нас нет. У меня запрещено. На пятый день никто не матерится, попадают в нирвану, в другой мир. В Москве такое невозможно сделать, другой ритм. Я стараюсь не гнать, работаю в удовольствие. Я могу ничего не делать, потому что все придумано, все проговорено, все подготовлено – режиссерский сценарий, раскадровка. Но если меня нет на площадке, все по-другому. – Ничего не работает? – Работает. Все будет хорошо, но мне не нравится. Я должен быть на площадке. Мистическая какая-то вещь независимо ни от чего. Кино – это режиссерское дело, должен быть человек, который держит всю группу в голове, все в голове. Он может ни слова не сказать, но если у него какой-то есть образ в голове, вот он – режиссер. И кино будет. У радио Sputnik отличный паблик в Facebook, а для тех, кто предпочитает отечественное, — "ВКонтакте". Есть еще Twitter, где все кратко, но емко. Обещаем!